Дневники Лаури Кеттунена

Благодарим филолога Фёдора Ивановича Рожанского за найденые и переданные в Водский музей книги Л.Кеттунена, а также Екимова Александра Николаевича, 1949 г.р., уроженца д. Колтуши Волосовского района, а ныне жителя финской деревни Üväs külä, за перевод книги путешествий по водским деревням.

 

Из Козлово в Подмошье. Воспоминания о Подмошье.

В Козлове нас ждали натопленная баня и всестороннее дружеское отношение. В этой обрусевшей водской деревне было приятно находиться. Одно лишь отсутствовало, но и это было много и появлялось уже в сообщении Матьо: «Я протопила баню». Слово «протопила» звучало не так, как должно было звучать. Бедная старушка, конечно, 20 лет назад говорила на родном языке и сейчас она помнила много слов, но «чувство языка» уже пошатнулось. Слова то я получал, но в искажённом виде. Я терпеливо продолжал работу изо дня в день. Женщина сразу же призналась, что в молодости говорила также и по-фински, и сейчас больше не помнит точно, какие слова финские, а какие водские. Тогда моё терпение лопнуло. Мы собрали свою поклажу и поехали через Копорье восточнее в деревню Подмошье, где среди некоторых стариков водский язык был живым языком общения. После отъезда, в один из праздников, я приехал в Козлово поговорить со стариком Закко и только тогда заметил, что язык Матьо был никудышный. Неделя, проведённая в Козлово «пропала», и позже я ничего не делал с собранным материалом, а положил листы в пакет и написал сверху: «Материалы не вызывающие доверия. Собраны Лаури Кеттуненом».

В Подмошье я в два раз больше наслаждался работой, она скользила как сани по скользкой дороге. Сперва мы попробовали жить в семье с фамилией Яаккола. В деревне, вообще-то, как и в Козлове жили и финны, но было бы несподручно бегать оттуда к «учителю» языка старушке Матрьё, когда той приходилось прерывать свою работу, так как она ещё присматривала за внуком Мишкой. Хозяин, сын старушки, арендовал одну из комнат нам, плюс 5 часов «работы» в день Матрьё, и мы переселились туда. После того как поселились, матрьё показала на стену и сообщила, что иногда видны ползающие клопы. Она предпочла всё же посоветовать, что если матрац постелись посреди пола, то можно спать спокойно. Следующая ночь был ночью страданий, но есть всякие способы… Пару самоваров кипятка в щели стен, и даже Матрьё смогла утверждать: «Не видно, чтобы клопы ползали».

Беды ещё не кончились, уже на следующую ночь случилось удивительное, прямо-таки сверхъестественное. Крепко спящие жильцы проснулись из-за того, что что-то перескочило через кровать, слышалось как будто звук метлы по полу, затем открытое окно звякнуло. Мы вздрогнули, и первая мысль была, что в комнату пробрался вор. Я вскочил, чтобы зажечь огонь (летняя ночь была облачной) и изумился – окно было приоткрыто как и раньше, вряд ли даже ребёнок смог бы пролезть через него, а дверь изнутри на крючке. Но мой ремень унесён! Жильцы никак разумно не смогли объяснить происшедшее ни сразу, ни на следующий день. Только на третий день ситуация прояснилась. Напротив окна на поленнице сидела хозяйская кошка и облизывала бока, на которых были видны пёстрые пятна. Только тогда заметили, что пропала одна большая липучка для мух. Она пропала в ту злополучную ночь, унеся с собой приклеенный пояс. Кошка, конечно, скучала по домашним. Думаем, она бежала, помутившись от ужаса, куда-нибудь далеко вместе с шуршащим притеснителем, который день или два цеплялся как угнетатель души. Матрьо же была довольна: «Хорошо получил кот, а то всё время, разбойник, лезет воровать». Как было сказано, работа ладилась замечательно. Старушка, хоть ей и было 67 лет, была бодрая и знала водский язык прекрасно. Хоть ей муж был эстонцем, дома говорили по-русски и нынешний хозяин, её сын, другого языка не понимал. Пять часов в день проходили соответствующие слова учебника водского языка, написанного Алквистом (дополнительно к словарю Мустонена), затем я писал слова в тетрадь, в которую заносил описание истории звуков. Я сразу начал брать сверхурочные часы, и это было по нраву старушке, так как за эти часы она получала деньги себе.

Деревня просыпалась утром рано, и будил пастух. Вдоль дороги с другого конца улицы слышался звук берестяной дудочки, он вторгался в сознание, сперва как во сне. По обеим сторонам дороги хозяйки спешили выпустить своих коров в разрастающееся стадо, и если пастуху приходилось ждать, он дудел, не двигаясь, или же ругался «плохой мелодией». Вообще он шагал бодро и гордо «за подопечными», так как уже в Эстонии он выучил поговорку «Пастух – король». Но в Эстонии деревни не такие как русские, а более разбросанные группы домов, как и в Финляндии. Здесь дома стоят рядышком, окна на улицу, и хлев под одной крышей с домом. Риги и сараи, как и бани, виднеются подальше, на краях полей. По крайней мере в Козлово поля находили в общественном пользовании, то есть каждый участок через определённое время переходил всегда в пользование другому. В садах росли пышные ягодные грядки, за ягоды в Петербурге выручали хорошие деньги. Хозяева, кажется, решили что такой чрезмерный доход необходимо умеренно тратить на покупку водки. Один раз деревенские мужики из-за водки совершили удивительный поступок – они спустили из соседнего с деревней озера, в котором водилось много щук, всю воду. Щук продали в Петербурге, купили водку, и много дней вся деревня спала пьяная. Затем протёрли глаза, начали сообща общественную работу и запрудили снова канаву. Красивое озеро с кувшинками постепенно стало прежним, но рыбакам там нечего было делать.

Праздник. Это было что-то особое. К этому событию относятся водка и пиво в нерегулируемом порядке. Я не помнил из праздника в Подмошье ничего кроме движения человеческих масс по аллее, хихиканья и большого количества пьяных. Впоследствии я ещё видел соответствующие деревенские праздники, и у меня есть что рассказать об этом кое-что другое. Деревенская молодёжь гуляла также и в будни по вечерам туда-сюда по улице и пела русские песни, но предпочитали развлекаться больше на деревенских качелях, на опушке леса, откуда поздней ночью слышался звук балалайки. Люди производили впечатление лентяев, но и это касается всей Ингерманландии, ни в чём не было недостатка. Кушали хорошо. Русские блюда соответствовали православной вере и от своих соседей выучили изготовление различных жарений, каш и супов, и если были лишь одно жирное и мясное, то даже роптали. Мы питались по-своему, ходили осенью и за грибами, но за грибами охотилась вся деревня, как на дичь. Мы также собирали орехи, около деревни в лесу рос прекрасный орешник. Матрьё всегда совала свою голову в комнату и спрашивала: «Поставить самовар?». Самовар часто по местному обычаю кипел у нас на столе, и иногда мы звали хозяев или соседей в гости. Раз, исподтишка. Мы подсчитали, что наш хозяин выпил 14 стаканов чая, прежде чем перевернул стакан набок. Сахар он расходовал экономно и, откусив от кусочка, всегда бросал получающийся остаток в сахарницу обратно. Врут слухи в Финляндии, что, якобы, у русских на ремешке над столом висит привязанный большой кусок сахара, который каждый пьющий чай может лизать. Даже кофе стало модным в Ингерманландии, его пили по воскресеньям, но в таких же больших количествах, что и чай.

Редкие деревенские старики, говорящие на водском языке, были все знакомы нам. Они говорили обычно тоскливо, что 50 лет назад вся деревня была занята водью, но затем, совсем как по команде, начали пренебрегать родным языком. Почему? Такой язык: письменности нет, нет попов. У русских есть, у финнов есть, у эстонцев есть, у одних вожан ничего нет. То-то было удивление, почему гость из далёкой Финляндии приехал изучать и записывать язык. Объяснили, что есть такая большая школа, в которой студентам преподают и водский язык. Не верилось, хотя это и вызывало такое приятное изумление. Там кое-кто уже начал завидовать, что никто раньше не приезжал учить детей говорить на водском языке, но тут одна старуха (сидели на куче брёвен, как раз солнце закатывалось) объявила во всеуслышанье о своём осуждении такому высказыванию. Она сказала, мол, никто не сожалеет о водском языке, этот язык рядом с русским ничего не значит. Одна всё время сидящая и слушающая старуха вскипела тогда: «Это неправда!». Казалось, что что-то давно уже погасшее вспыхнуло в ней последним пламенем. Но потом она добавила голосом, в котором слышалась покорность: «Если есть что-нибудь правильного в сердце, так это нельзя высказать никак, кроме как на водском языке». Кто-то в группе согласился: «Нельзя, это так».

Тихие как вспомнившие умершего друга, в тот вечер все разошлись. В одно праздничное утро я со своей молодой женой пошли поздравлять старика, даже имя которого вряд ли знали, но которого привыкли называть «старый вожанин». При первой встрече со мной он сам так озвучил своё имя. Он жил один в маленькой хибаре с клопами, почти без родственников и в нужде. С трудом он приковылял на дневной свет, и, когда я спросил, что он делает в комнате, когда наступает день, тот ответил, что ждёт вечера. Сейчас, он сказал на водском языке, глядя на рваную обувь, «не надо сапог» и добавил «не надо хлеба, не надо водки». И он из тех, кто с тоской думают об исчезновении води даже больше, он хочет попасть в дубраву, давно заброшенное кладбище, где было похоронено прежнее деревенское, настоящее поколение вожан. Туда он хотел, туда в группу своих предков, до конца оставшихся вожанами. Рассуждение греховно по мнению многих потому, что рядом с церковью, вблизи многоголосного звона колоколов и запаха ладана, давно уже было кладбище всех правоверных. Конечно, мечта старика не сбудется, но это могло бы всё же сбыться. Святая дубрава приняла бы нежно под свои покровы старого вожанина, любящего своих предков.


Возврат к списку



© 2002 Битрикс, 2007 1С-Битрикс